Есть книжные, если не полностью букинистические, то все равно использованных книг — больше, чем новых. А в этом — только два небольших стеллажа. Чтобы посмотреть их, надо как бы пройти в другую комнату: двери нет, но из-за полок и прилавков получается нечто вроде арки. Такое чувство, что сюда сбросили все, для чего не хватило места в остальной части магазина. Здесь маленькие блокнотики и тетради, которые не поместились в другом углу, отведенном канцтоварам. Стойки с уродливыми открытками "Поздравляю!...", среди которых вряд ли найдутся две по-настоящему художественные. Какие-то невпечатляющие учебники. Книги на тему кулинария-фэн шуй-сад-огород (но они же вроде были в другом отделе?).

И эти полки, частично заслоняющие окно. Выкрашены черной краской. Маринина, и прочие детективы. Серия "Жизнь замечательных людей". Старые учебники по английскому — я две внушительных сумки таких своими руками на общественном транспорте доставила в национальную библиотеку. Художественная литература. Я хочу найти что-то на французском: легкое и ни к чему не обязывающее, может, детско-подростковое, достаточное, чтобы немного причесать французские слова и конструкции. То, что я нахожу — единственная книга — не устраивает меня, и я смотрю остальное. Польский, польский. Немецкий. Испанская поэзия (на испанском). Литовский — какие-то очерки о культурных памятниках, орнаментах, книга больше стандартного формата, новая!, бежевые страницы, красочные рисунки. Много — на английском. История английского языка, история Англии, дамские романы, романы посерьезнее, чем просто дамские, одобренный социалистическим Советским Союзом, а теперь задвинутый повыше, подальше Джон Рид (твердый переплет, красная обложка). Сказки. Сказки Австралии. Рождественские истории писателей штата Миссисипи — здесь у нас тоже твердый переплет, суперобложка, картинки, высокое качество печати, информация о жизни каждого вошедшего в издание писателя. Рассказы писателей США. Антологии поэзии.

Толстая квадратная книга в мягкой обложке. Издана в Бостоне. Не то, что бы новая. 1997 год, точнее, это был год первого издания. Плотные страницы, буквы такого размера, как надо. Бумага — не стерильно-белая, в меру глянцевая, настолько, чтобы хотелось трогать и листать, и не настолько, чтоб потерять всякое отношение к той бумаге, на которой пишут. Рассказы современных писателей и подробный разбор. Эссе и подробный разбор — слов, приемов, всего. Школьные и студенческие сочинения и такой же разбор. Это оказалось руководством по художественному и академическому письму. На обложке — цветовые абстракции, как в книгах по дизайну интерьера, цена эквивалентна полутора долларам.

Мне кажется, что я пришла в чужую квартиру, меня пустили в книжный шкаф, а там — мир, плохо рассортированный, но это еще лучше. Что я — в кладовке или на чердаке. Что я снова перебрала коробку в дореволюционном шкафу двоюродной бабушки Муси и снова наткнулась на стопку открыток из Германии, адресованных одной нашей родственнице ее эмигрировавшей подругой.
Что я снова поступаю в институт. Что я — дома у своей учительницы английского языка, и она отдает мне часть своих книг. (Позднее я буду делать то же самое: — Маша, ну как это у вас нет словаря! Сейчас же столько возможностей. Установите электронный. Купите простой, но не такой малюсенький, как ваш, вы его уже переросли. Ладно, возьмите мой старый. Им пользовалась еще моя мама, но нейтральный пласт языка так быстро не меняется, это не слэнг. — Через год после того случая она мне звонит: — Ваш словарь — о, я до сих пор им пользуюсь!)
Я представляю вокзалы и поездки (на одной из полок — путеводители), слышу объявления поездов. Аэропорты. Руки возятся с этими книгами, а чувство — что все тольно начинается. Как будто я стою здесь последний день, как будто сумка собрана — чемоданнейшее из настроений в лучшем из смыслов этого слова. Я знаю точно, что на этих двух квадратных метрах перед этими полками можно вести задушевнейшие из бесед. Что кофе здесь будет вкусным, что если пристроить небольшой стол (очень небольшой!)— слова будут приходить вовремя, те что надо, сколько надо. Рядом мужчина копается в книгах по искусству. Тесно, не разминуться, мы то обходим друг друга, то возвращаемся снова к тому, что уже посмотрели, и это напоминает мне тесноту на кухне в хрущевской или брежневской квартире, так тянешься к своей чашке в посудном шкафчике над раковиной. Какая-то странная обновленность и продуктивность, и я думаю: может, у этого места хороший фэн-шуй? Может, это называется хорошая энергетика? Которой нет ни рядом с кассой, когда я расплачиваюсь, ни даже в этом отделе где-либо еще кроме крошечного куска пространства. Но она остается со мной и тогда, когда я оттуда выхожу.